О чем заставил меня задуматься рассказ «Век живи — век люби. О чем заставил меня задуматься рассказ «Век живи — век люби Что значит век живи век люби

«ВЕК ЖИВИ - ВЕК ЛЮБИ»

(ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА В ПОВЕСТЯХ В. РАСПУТИНА «ПРОЩАНИЕ С МАТЕРОЙ» И «ПОЖАР»)

Перед человечеством в конце XX столетия остро встала проблема выбора: либо голый практицизм, признающий лишь материальное благополучие, либо установка на духовные ценности, на опыт предшествующих поколении, на любовь ко всему живому на земле. Валентин Распутин относится к тем авторам, которые ставят эту проблему выбора с максимальной откровенностью и жесткостью. И это понято: от того, каким путем пойдет человек в своих взаимоотношениях с окружающим миром, с природой, зависит его ближайшее будущее.

Повесть Распутина «Прощание с Матерой» можно назвать повестью-предупреждением. Предупреждением о реальности исчезновения человечества как рода.

Каждый из нас знает, что он смертен, и проблему небытия мы в большинстве случаев решаем оптимистически: я умру, но будут жить мои потомки. Сейчас же наряду с таким традиционным пониманием жизни и смерти формируется повое миропонимание: мысль о возможности космической катастрофы. о гибели всей человеческой цивилизации в связи с ядерной и экологической угрозои. «Прощание с Матерои» выражает в художественной форме именно эту эсхатологическую концепцию: для героев распутинской повести конец света как будто уже наступил.

Казалось бы, речь идет о «немногом»: как организованно и быстро провести затопление острова, необходимое в связи со строительством ГЭС на одной из сибирских рек. Однако для жителей Матеры (в основном это старые люди) переселение из затопляемой деревни, где прошла вся их жизнь, на новое место равносильно смерти. будто свет «пополам переломился». Раньше деревня «худо-бедно», но все же держалась «своею места» на яру у левого берега, «встречая и провожая годы» «И как нет, казалось, конца и края бегущей воде, нет и веку деревне: уходили на погост одни, нарождались другие.» Крестьянин осознавал себя звеном в вечной движущейся цепи времен, событии, человеческих судеб Теперь же, когда Матера «сошла с привычного хода», ясно видится неестественность происходящего.

Человек не должен творить насилие над окружающим миром. так как он посягает нс только на нс принадлежащие ему души деревьев, зверей, птиц, но прежде всего на самого себя. Если людей, подобных старухам Дарье, Настасье, Катерине, занимавшихся каждодневным созидательным трудом: сеяли и убирали хлеб, воспитывали детеи, обиходили скотину - можно уподобить царственному лиственю, которым островная Матера кренится к речному дну, то пожогщики (дома прежде, чем затоплять, нужно предварительно сжечь) - скорее сорная трава, «перекати-поле», люди. -забывшие о душе и совести.

Для распутинских старух в окружающей их действительности нет ничего случайного Они хорошо ощущают свою сращенность с природным миром. Чувство природы для них-гораздо большее, чем простое любование ее красотами. Не любование, а любовь движет распутинскими героинями. Поэтому домашние животные, будь то конь, корова, кошка, естественно включаются в систему семейных отношении и видят в человеке своего покровителя, защитника, хозяина в самом полном и глубоком значении этою слова. Такое любовное, а не потребительское отношение к живой твари, постоянная забота о ней очищают и самою человеческую душу. вносят в нее спокойствие и уверенность. Через природу и Дарья в «Прощании с Матерой», и старуха Анна в повести «Последний срок» чувствуют приток живительных сил, понимают свою причастность к бытию Вселенной. Поэтому их кругозор не замкнут крестьянским бытом. Возникает парадоксальная на первый взгляд ситуация: героини, жившие просто и естественно, на одном месте, как деревья в лесу, знают и понимают больше образованных, поездивших по свету людей. В споре с внуком Андреем, склонным к «перемене мест», старуха Дарья так объясняет свое преимущество: «Я мало видала, да много жила. На че мне довелось смотреть, я до-о-олго на его смотрела, а не походя, как ты». К этому надо добавить, что на жизнь Дарья смотрит не только своими глазами, но как бы мудрым взором предшествующих поколений, твердо знавших свое место в жизни.

Отчуждение от земли, невосприимчивость к веками накоп­ленным духовным ценностям - вот главная причина невосполнимых моральных потерь, взаимонепонимания, тех бед, которые обрушились на человечество с победой бездушной цивилизации.

Гонимые со своей земли, насильственно вырванные из привычных обстоятельств бытия, ставшие «квартирантами» люди теряют себя, живут не своей, а чужой жизнью. «Ты это или не ты? А если ты, как ты здесь оказался?» - горестно размышляет о своей судьбе сын старухи Дарьи Павел Пинигин. «Не своим ходом жи­вем» - таков лейтмотив повести «Прощание с Матерой». А вот персонаж по имени Петруха, который, не дожидаясь пожогщиков, преднамеренно опережая их, собственноручно сжигает родную избу. Горящая изба символизирует всеобщий пожар, самосожжение, саморазрушение России. Не случайно показываемое в произведении событие характеризуется необычайной обобщенностью: «Пылало так. что не видно было неба. Далеко кругом озарено было этим жарким недобрым сиянием..»

Разрушая природу, разрушаем себя, свое прошлое, настоящее и будущее. Эта мысль остро звучит и в повести «Пожар», которую можно рассматривать как сюжетное и логическое завершение «Прощания с Матерой». В «Пожаре» мы видим уже последствия тех социально-нравственных метаморфоз, которые произошли в результате уничтожения Матеры и подобных ей поселений. Двадцать лет стоит выстроенный поселок, собравший жителей нескольких затопленных деревень. Но люди воспринимают свою жизнь в нем как временное, переходное, бивачное состояние. Поселок строился наспех, без расчета на детей и внуков, и хотя дети и внуки появились, ослабло не только чувство рода, по и чувство самого себя. Люди «так разошлись всяк по себе, так отвернулись и отбились от общего и слаженного существования», что им прежде всего «себя.. недостает». Отсюда- та легкость, с которой нарушаются границы добра и зла: «Было не положено, не принято, стало положено и принято, было нельзя - стало можно, считалось за позор, за смертный грех - почитается за ловкость и доблесть» Процесс жизни, осмысление своего пребывания на земле как формы проявления космической мудрости, свойственное распутинским старухам, вылилось здесь в «процедуру жизни», в жизнь навыворот, которая и не есть жизнь человека и природы Понадобилось несчастье, пожар, чтобы осознать это.

«Век живи - век люби» - так называется один из рассказов Распутина Люби природу, народ, свой род - все это не только однокоренные слова, но и сферы бытия, друг без друга невозможные Восстановление единой родственной основы всего существующего на земле - первоочередная задача наших дней Воспримем ли мы предупреждение писателя, жестко и однозначно сформулировавшего эту задачу?.

Это была первая Санина ночь в тайге - и какая ночь! - точно взявшаяся показать ему один из своих могучих пределов. Тьма упала - хоть ножом режь, в ней не видно было ни неба за кругом костра, ни сторон, сплошным шумом шумел там дождь. Он то примолкал ненадолго, то припускал сильней, и сильней тогда начинал шипеть костёр, сопротивлявшийся воде, с досадой выстреливая вверх угольками, и принимающийся время от времени для острастки поддувно и сердито завывать. Но огонь горел хорошо. Митяй перед тем, как окончательно укладываться, навалил на костёр, положив их рядом, две сухие лесины, которых должно было хватить надолго. Саня сидел и смотрел, как мечутся по этим лесинам маленькие древесные муравьи, как отгорает и опадает щепа, обнажая источенное ими, похожее на опилки, зернистое крошево. Когда он поднимал глаза к небу, там всё так же стояла исполинская тьма, начинавшаяся сразу от земли и поднимавшаяся до неизвестно какой бесконечности. Дождь, проходящий сквозь неё, казалось, мог быть только чёрным. И до чего жалок, беспомощен и игрушечен, должно быть, представлялся откуда-то оттуда этот костёр! Но кому, кому мог он представляться, кто, кроме сидящего подле него Сани, мог его видеть? Но не для того ли и тьма, тьма-тьмущая, чтобы можно было его видеть из таких далей, которые трудно представить? А рядом Саню - настороженного и готового ко всему, ждущего чего-то с неба ли, со стороны ли с нетерпением и уверенностью: нет, что-то должно случиться... Такая ночь не напрасно. Вот спит уже Митяй, давно похрапывает укрывшийся с головой плащ-палаткой дядя Володя - почему только ему, Сане, не хочется спать? Но не потому ли и уснули они, не потому ли их усыпили, чтобы он мог остаться один и наедине?.. Кто внушил ему, и это внушение он ощущал в себе всё отчётливей, будто сразу не расслышал и только после расшифровал по оставшимся звукам сказанное, - кто внушил ему, что именно теперь и должно что-то для него открыться? Нетерпение становилось всё сильней - и ближе, значит, было исполнение, точно что-то, невидимое и всесильное, склонилось и рассматривает, он ли это. Нет, не рассматривает, Саня вдруг понял, что он ошибается и рассматривать его не могут, но это что-то улавливает все его чувства, всю исходящую из него молчаливую тайную жизнь и по ней определяет, есть ли в нём и достаточно ли того, что есть, для ка-кого-то исполнения.

Дождь опять стал примолкать, во вздымающемся воздухе ощутимо донёсся запах багульника и кедровой смолы. Перевернулся с боку на бок и что-то пробормотал спросонья Митяй. И ещё тише стал дождь, он висел над костром на тёмном фоне парящим бусом. Саня замер, приготовившись, почему-то предчувствуя, что вот сейчас... И вдруг тьма единым широким вздохом вздохнула печально, чего-то добившись, затем вздохнула ещё раз. Дважды на Саню дохнуло звучанием исполински-глубокой, затаённой тоски, и почудилось ему, что невольно он отшатнулся и подался вослед этому возвеченному, невесть как донёсшемуся зову - отшатнулся и тут же подался вослед, словно что-то вошло в него и что-то из него вышло, но вошло и вышло, чтобы, поменявшись местами, сообщаться затем без помехи. На несколько мгновений Саня потерял себя, не понимая и боясь понять, что произошло, приятное тепло сплошной мягкой волной разлилось по его телу, напряжение и ожидание исчезли новее, и с ощущением какой-то особенной полноты и конечной исполненности он поднялся и перешёл в шалаш.

Он уснул быстро, пристроившись на свободное место между Митяем и дядей Володей, но, засыпая, услышал, как снова припустил дождь и закапало сверху сквозь ветки и корьё. И вдруг проснулся - дядя Володя, перегнувшись через него, расталкивал Митяя и испуганно шептал:

Митяй! Митяй! Поднимайся! Кто-то ходит.

Кто ходит... Медведь, наверно, ходит, - недовольно отвечал Митяй. - Кому тут ещё ходить?!

Слышишь? Ты послушай!

Митяй, продолжая сердито ворчать, поднялся и стал подживлять костёр. Затрещали посыпавшиеся в стороны искры, затем ровно загудел огонь. Когда Митяй вернулся на своё место, Саня уже спал: слова о медведе мало встревожили его - или он окончательно не проснулся, или подействовал спокойный голос Митяя.

И ещё раз он услышал сквозь сон, как дядя Володя снова расталкивает Митяя, но слова его звучали где-то далекодалеко и были плохо слышны. И там же, далеко, но с другого конца Митяй ворчливо объяснял:

Да ты не бойся, спи. Походит и уйдёт. Ему же интересно поглядеть, кто это тут, вот он и выглядывает. Больше мы ему ни про что не нужны. Если бы ты тут жил, а к тебе бы, главно, медведи без спросу припёрлись, на твою территорию, - тебе что, неинтересно было бы? И ты бы так же бродил.

Больше Саню уже ничто не могло разбудить.

Его растормошил Митяй. Первое, что увидел Саня, открыв глаза, было солнце - не случайно выбравшееся из-за туч, чтобы показаться, что оно живо-здорово, а одно-един-ственное во всё огромное чистое небо, склонённое от горы за речку и дальше, чтобы солнцу легче было выкатиться на простор. Возле горы лежала ещё тень, слабая и начинающая подтаивать, от неё, казалось, и натекала небольшая сырость, но вся низина сияла под солнцем, и взрывчато, звёздчато взблескивали там на кустах яркими вспышками погибающие капли воды. И куда всё так скоро ушло - и беспросветная, бесконечная тьма в небе, и дождь, и ночные тревоги и страхи - нельзя было представить.

Митяй успел не только вскипятить чай, но и приготовить варево, которое дружным согласием решили оставить на обед - перед тем как уходить обратно. Костёр догорал, слабый дымок редкой и тонкой прядью уходил прямо вверх, куда чувствовалась общая тяга. Саня и ступал как-то необыкновенно легко и высоко, словно приходилось затрачивать усилия не для того, чтобы ступать, а чтобы удержаться на земле и не взлететь. Деревья стояли с задранными ветками, и вытянуто, в рост, прямилась трава.

Они попили чаю и посидели ещё, наслаждаясь солнцем и поджидая, пока оно подберёт мокроту. Митяй был весел и громок и подтрунивал над дядей Володей, над его ночным бденьем. Дядя Володя, по обыкновению, отмалчивался, но на этот раз с видимой затаённостью и злостью. Это в конце концов почувствовал и Митяй и отстал от него. Саню же всё в это яркое утро приводило в восторг - и то, как обрывались с кедра и шлёпались о шалаш и о землю последние крупные капли дождя; и то, как умиротворённо и грустно, вызывая какую-то непонятную сладость в груди, затихал костёр; и то, как дурманяще и терпко пахла после дождя лесная земля; как всё больше и больше выбеливалась низина, куда им предстояло идти; и даже то, как неожиданно и дурноголосо, напугав их, закричала над головами кедровка.

Солнце вошло в силу, воздух нагрелся - пора было приниматься за дело. Саня заглянул в своё ведро, стоящее по-прежнему в рюкзаке под кедром, - ягода в нём заметно осела и сморилась, и всё-таки больше двух бидонов, прикинул он, в ведро уже не войдёт. Можно не торопиться. Но только начал он брать, только потекла сквозь пальцы первая ягода, ещё больше налившаяся, отличающаяся от вчерашней тем, что произошло в эту ночь, и вобравшая в себя какую-то непростую её силу, только окунулся он опять в её живую и радостную россыпь - руки заработали сами собой, и удержать их было уже невозможно. Под солнцем голубица скоро посветлела и стала под цвет неба - стоило Сане на секунду поднять глаза вверх, ягода исчезала совершенно, растекалась в синеве воздуха, так что приходилось затем всматриваться, напрягать зрение, чтобы снова отыскать её - по-прежнему рясную, крупную, отчётливо видимую.

Он и не заметил, как набрал один бидон, потом другой... Ведро было полнёхонько, а он только разохотился. Обвязав сверху ведро чистой тряпицей, которую он для этой надобности и прихватил с собой, чтобы не высыпалась по дороге ягода, он неторопливо стал спускаться по тропке обратно. Митяй, не разгибая спины, рывками шевелился за строем реденьких берёзок справа, дядю Володю видно не было, он, похоже, предпочитал оставаться один. От избытка счастья Саня сладостно вздохнул - так хорошо было, так светло и покойно и в себе и в мире этом, о бесконечной, яростной благодати которого он даже не подозревал, а только предчувствовал, что она где-то и для кого-то может быть. Но чтоб для него!.. И в себе, оказывается, многого не знал и не подозревал - этого, например, нечеловечески сильного и огромного чувства, пытающегося вместить в себя всё сияние и всё движение мира, всю его необъяснимую красоту и страсть, всю обманчиво сошедшуюся в одно зрение полноту. Саню распирало от этого чувства, он готов был выскочить из себя и взлететь, поддавшись ему... он готов был на что угодно.

Захотелось вдруг пить, и он, спустившись к речке, попил, прихлёбывая из ладони.

Солнце поднялось высоко, день раздвинулся шире и стал глубже и просторней. Всё вокруг было как-то по-осо-бенному ярко и свежо, точно Саня только что попал сюда совсем из другого, тесного и серого, мира или, по крайней мере, из зимы. Воздух гудел от солнца, от его ровно и чисто спадающего светозарного могучего течения; теперь, после ночи, нила и не могла напиться и насытиться солнцем земля, и так до новой ночи, когда небо опять потребует от неё свою долю. Всякий звук, всякий трепет листочка казался не случайным, значащим больше, чем просто звук или трепет, чем обычное существование их во дню, как и сам день не мог быть лишь движением времени. Нет, это был его величество и сиятельство день, случающийся на году лишь однажды или даже раз в несколько лет, в своём величии, сиянии и значении доходящий до последних границ. В такой день где-то - на земле или в небе - происходит что-то особенное, с него начинается какой-то другой отсчёт. Но где, что, какой? Нет, слишком велик и ничему не подвластен, слишком вышен и всеславен был он, этот день, чтобы поддался он хоть какому-нибудь умственному извлечению из себя. Его возможно лишь чувствовать, угадывать, внимать - и только, а неизъясни-мость вызванных им чувств лишь подтверждает его огромную неизъяснимость.

Саня принялся опять за ягоду, за дело, которое было ему по силам, но, смущённый и раздосадованный то ли неумелостью, то ли оплошностью своей, помешавшим понять ему что-то важное, что-то такое, что было совсем рядом и готово было помочь ему, расстроенный и недовольный собой, он провозился с последним бидоном долго. «Что-то», «какой-то», «где-то», «когда-то» - как всё это неверно и неопределённо, как смазано и растёрто в туманных представлениях и чувствованиях, и неужели то же самое у всех? Но ведь, как никогда прежде, близок он был к этим «что-то» и «какой-то», ощущал тепло и волнение в себе от их дыхания и вздрагивал от их прикосновения, с готовностью раскрывался и замирал от их обещающего присутствия. И чего же недостало в нём, чтобы увидеть и понять? Какого, способного отделиться, чтоб встретить и ввести вовнутрь, существа-вещества, из каких глубин какого изначалья? Или его только дразнили, играли с ним в прятки, заметив его доверчивость и любопытство? И как знать: если бы он оказался в состоянии угадать и принять в себя эту загадочную и желанную неопределённость, раскрыть и назвать её словом - не стало бы это примерно тем же, что говорящий попугай среди людей?

Увидев, что дядя Володя направляется к шалашу, Саня пошёл вслед за ним и хотел высыпать из своего бидона в его далеко не полный горбовик, но дядя Володя неожиданно грубо и резко не позволил. Саня, очень удивлённый, отступил и поставил бидон на землю рядом с рюкзаком. Делать больше было нечего. Он сел на камень возле потухшего костра и, задумавшись и заглядевшись без внимания, окунулся опять в тепло и сияние до конца распахнувшегося, замершего над ним во всей своей благодати и мощи, раскрытой бездонности и нежности, без сомнения, заглавного среди многих и многих, дня. Он сидел и слабой, усыплённой, заворожённой и отрывистой мыслью думал: «Что же мне ещё надо? Так хорошо! В одно время он, такой день, и я... в одно время и здесь...»

И когда на обратном пути поднялись они с тяжёлой поклажей на вершину перевала, на тот таёжный каменный «трон», откуда волнами уплывали вдали леса; когда, встав на краю обрыва, оглядел на прощанье Саня это сияющее под солнцем без конца и без края и синеющее уже под ним величественное в красоте и покое первобытное раздолье - от восторга и непереносимо-сладкой боли гулко и отрывисто застучало у Сани сердце: пусть, пусть что угодно - он это видел!

Вопросы и задания

1. Почти в каждой фразе писателя, во многих употреблённых им словах есть некая удивительная тайна. Не задумаешься над словом - и многое пропустишь, а возможно, и не поймёшь вовсе. Вот, к примеру, предложение в первом же абзаце: «Это была первая Санина ночь в тайге - и какая

ночь! - точно взявшаяся показать ему один из своих могучих пределов». Что это за «могучие пределы»?

2. С чем в тексте сравнивается природа? Для чего эти сравнения необходимы писателю?

4. Что увидел и почувствовал Саня в таёжном лесу? На основании этих наблюдений сделайте вывод о характере мальчика.

5. Внимательно ещё раз перечитайте последнюю фразу. В каких словах переданы ощущения Сани? Составьте синонимический ряд к каждому такому слову.

Найдите повесть «Век живи - век люби» и прочитайте её целиком самостоятельно.

Из зарубежной литературы

Все произведения, которые вы прочитали до этого момента, относятся к русской литературе. Теперь вам предстоит познакомиться с интересными образцами литературы зарубежной.

Внимательно прочитайте произведения, включённые в этот раздел, и вы поймёте, что иностранных авторов волновали те же вечные проблемы и темы, что и русских писателей. Они воспевали любовь, дружбу, отвагу, жизнелюбие и красоту, противопоставляя их разрушительным, злым началам.

И в то же время каждая из национальных литератур глубоко оригинальна и самобытна, поскольку тесно связана с преданиями своего народа, историей своей страны и законами своего языка.

ДАНИЕЛЬ

ДЕФО

Ок. 1660-1731

Даниель Дефо... Знаменитый создатель знаменитого Робинзона Крузо, о приключениях которого на необитаемом острове знает каждый ребёнок ещё до того, как сам научается читать... И однако, автор «Робинзона Крузо» - и как человек, и как художник - одна из самых загадочных литературных фигур эпохи. До сих пор много тёмных мест в его биографии. Начать хотя бы с даты его рождения, которая точно не установлена. Пополняется и уточняется колоссальный список его сочинений.

Иллюстрация из первого издания «Робинзона Крузо». Гравюра Смита и Пайка. 1819г.

Ко времени, когда Дефо создал своего «Робинзона», он уже был широко известной фигурой в литературной и политической жизни Лондона. За плечами у литератора осталась жизнь, полная превратностей и приключений.

Сама страсть героя к путешествиям - яркая примета времени, когда на карте мира кое-где значилось: «Пока ещё не открытые места». На карте, приложенной к четвёртому изданию «Робинзона Крузо» (1719), не нанесены ещё северо-западные границы Северной Америки, северо-восточные границы Азии и лишь слегка намечены северные и западные очертания Австралии, называвшейся тогда Новой Голландией. Интерес к рассказам мореплавателей был огромен. Книги о путешествиях пользовались широчайшим читательским спросом.

Сейчас «Робинзон» перекочевал в разряд детских книг.

Однако «Робинзон Крузо» не просто история воспитания беспутного юнца, вставшего в конце концов на верный путь. Это притча о скитаниях заблудшей души, через обращение к Богу обретшей путь к спасению.

По К. Атаровой

Робинзон Крузо. Иллюстрации к отрывку из произведения -

художник Ж. Гранвиль. XIX в.

Тому, кто не имеет ее, самостоятельность кажется настолько привлекательной и увлекательной штукой, что он отдаст за нее что угодно. Саню буквально поразило это слово, когда он всмотрелся в него. Не вчитался, не вдумался, там и вдумываться особенно не во что, а именно всмотрелся и увидел. "Самостоятельность" - самому стоять на ногах в жизни, без подпорок и подсказок - вот что это значит. Иногда для важного решения не хватает пустяка; так произошло и на этот раз: как только Саня увидел, что такое самостоятельность, он словно бы встал на свое собственное, ему принадлежащее место, где ему предстояло сделаться самостоятельным, встал так уверенно и удобно, что никаких сомнений но могло быть, его ли это место, и решил: все, хватит. Хватит ходить по указке, поступать по подсказке, верить сказке... Пятнадцать лет человеку, а для папы с мамой все ребенок, и никогда это не кончится, если не заявить раз и навсегда: сам. Сам с усам. Я - это я, это мне принадлежит, в конце концов мне за себя в жизни ответ держать, а не вам. Конечно, он не собирался переходить границы, в этом не было необходимости, но границы собирался пораздвинуть. И удивительно: стоило Сане принять решение, ему сразу же повезло. Еще в начале лета папа с мамой никуда не собирались, но, вернувшись из спортивного лагеря, где Саня провел июнь, он вдруг узнал, что они уезжают. Они летят в Ленинград, там садятся со своими знакомыми в машину, едут в Прибалтику, затем в Калининград, затем в Брест, куда-то еще и возвращаются только в конце августа, чтобы собрать Саню в школу. "А ты побудешь у бабуш-ки",- сказала мама. Папа вздохнул. Август у бабушки на Байкале золотой месяц: ягоды, грибы, рыбалка, купанье, и папа, будь на то его воля, не раздумывая, поменялся бы с Саней местами. Только Саня, разумеется, отказался бы меняться - и не потому, что ему не хотелось побывать в Прибалтике и увидеть Брест, хотелось, и особенно в Брест, но он предпочитал быть там, где нет папы с мамой, которые и в Бресте умудрились бы затолкать его в окоп или в траншею и не позволили бы высовываться, чтобы, не дай бог, не схлопотать выпущенную сорок лет назад пулю. Если у родителей один ребенок, они, судя по всему, сами впадают в детство, продолжая играть с ним, как с куклой, до тех пор, пока он не откупится собственным родительским вкладом. Сане было неловко за своих родителей и жалко их, когда он видел, что, говоря нормальным и ровным языком с его товарищами, они тут же с ним переходили на язык или неумеренного заискивания, или неумеренной строгости, то и другое делая как бы вслепую, не видя его, а лишь подозревая, что он должен тут быть, говоря не столько для него, сколько для себя, чтобы доказать что-то друг другу. Он так и научился относиться к их словам, когда они были вместе: это не для него, это они для себя. Однако каждый из них в отдельности мог с ним разговаривать и серьезно. Особенно это относилось к папе, и в нем же особенно заметно было, как неловко ему перед сыном за их общий разговор с мамой вместе, но наступал следующий раз, подходило время следующего разговора, и снова все повторялось сначала. "Как маленькие, честное слово, как маленькие",- в тон им размышлял Саня, досадуя и понимая, что его родители в этом отношении не хуже и не лучше, чем другие, и что человек в слабостях своих на всю жизнь остается ребенком.

На Байкале, куда Саня приехал к бабушке, везение продолжилось. Прошло три дня - и вдруг бабушке приносят телеграмму: срочно выезжай, Вера в больнице, дети одни. Тетя Вера, мамина сестра, жила в городе Нижнеангарске на северном Байкале, и вот, стало быть, серьезно заболела, а муж ее геолог, до него в тайге не достучаться. Бабушка заахала, потерялась: и здесь парнишка на ее руках, и там неизвестно что. Санины родители в это время гуляли по Ленинграду или катили в Таллин, все сошлось лучше некуда для Сани, и он заявил: останусь один. Выручила тетя Галя, бабушкина соседка, она согласилась не только кормить бабушкиных поросят, но и доглядывать за ее внуком, а на ночь брать его в свою избу. Бабушка уехала, а тетя Галя и думать забыла про Саню. Про поросят она, правда, помнила, и этого было достаточно.

Саня зажил как кум королю. Он полюбил ходить в магазин, варить себе немудреную еду, справлять мелкую работу по дому, без которой не обойтись, полюбил даже пропалывать грядки в огороде, чего раньше терпеть не мог, и сделал одно важное открытие: в своей собственной жизни он выдвинулся поперед всего, что окружало его и с чем он прежде постоянно вынужден был находиться рядом. Ничего, казалось бы, не изменилось, внешне все оставалось на своих местах и в своем обычном порядке... кроме одного: он получил удивительную способность оглянуться на этот мир и на этот порядок с расстояния, мог войти в него, но мог из него и выйти. Люди только на чужой взгляд остаются в общем ряду, каждый из них в отдельности, на свой взгляд, выходит вперед, иначе жизнь не имеет смысла. Многое для Сани находилось тут еще в тумане, но ощуще-ние того, что он вышел вперед, было отчетливое и радостное, как ощущение высоты, когда открываются дали. Больше всего Саню поражало, что к этому ощущению и к этому открытию он пришел благодаря такому, казалось бы, пустяку, как взявшаяся в нем откуда-то необходимость возиться с грядками - самой неприятной работы. Это было и не желание, и не понуждение, а что-то иное: поднялся утром, и при мысли, как лучше собрать предстоящий день воедино, едва ли не раньше всего остального приходит на ум напоминание о грядках, которое точь-в-точь сходится с твоей собственной потребностью движения и дела, подобно тому, как вспоминаешь о воде лишь тогда, когда появляется жажда.

Ночевать одному в старой избе, в которой постоянно что-то скрипело и вздыхало, поначалу было невесело, но Саня справлялся со страхом своим способом - он читал перед сном "Вечера на хуторе близ Диканьки". Книжка была читаная-перечитаная, истрепанная до последней степени, что еще больше заставляло сердце замирать от рассказанных в ней жутких историй, которые в новой книжке можно принять за выдумку, а в старой нет, в старой поневоле поверишь, но после них, после этих историй в книге, вознесенных в своей красоте и жути до самого неба, с подголос-ками из самой преисподней, сил и страхов на свои заугольные и застенные шорохи уже не оставалось, и Саня засыпал. В его представлении призраки и нечистая сила, которые были там, в книге, почему-то не соединялись с теми, которые могли быть здесь, словно не желая признавать теперешнюю исхудавшую и обесславленную породу за свое будущее, и Саня, откладывая книгу, лишь с жалостью и недоумением думал о всем том, чего он порывался бояться, с жалостью не к себе, а к ним: вот ведь какую имели власть и до чего докатились!.. А потом привык. Привык различать дальние, как стоны, сигналы пароходов в море, шум ветра, который набирается за день и гудит в стенах ночью, тяжкий скрип старых лиственниц во дворе и глухой, могучий гуд от Байкала, который в темноте зовет и не может дозваться какую-то свою потерю.

Так Саня прожил неделю, потихоньку гордясь собой, своей самостоятельностью и хозяйст-венностью, и беспокоясь лишь о том, чтобы не нагрянула бабушка, от которой не было никаких известий. У бабушки на стене в горнице висел отрывной календарь; Саня снимал с него листочки и складывал их на тумбочке рядом с толстой бабушкиной горкой своим отдельным порядком, видя в этом какой-то неуясненный, но значительный смысл.

Тема урока: «В. Г. Распутин «Век живи – век люби».

Цели:

Выявление художественной идеи рассказа - утверждение чувства единства с миром любви как первоосновы мироздания.

Формирование навыков выразительного чтения, лексической работы

Развитие нравственно-эстетических представлений учащихся в ходе выявления лексического значения слов:

Ход урока

Рассказ о В. Г. Распутине (индивидуальное сообщение учащегося)

Анализ отрывка повести В. Распутина «Век живи – век люби»

Слово учителя.

Впечатления детства навсегда остаются в душе любого человека, а особенно в душе художника. Подобные мысли В. Распутин выражал неоднократно:”Я уверен, что писателем человека делает детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать все то, что дает ему затем право взяться за перо”.

Такой памятью сердца и сопереживанием наделены герои произведений В. Г. Распутина.

В. Что поражает Саню в лесу?

Человек в рассказах В. Распутина – существо, себя самого удивляющее тем, что в нём сокрыто.

Стечение удачных для него обстоятельств герой рассказа, Саня, остаётся совсем один в деревне, обретает хоть на какое-то время столь желанную полную самостоятельность. Его берет с собой в дальнее, заповедное место тайги на сбор голубицы мужик Митяй. С ними же идет и некий дядя Володя. Этот поход стал для героя рассказа чудным мгновением открытия мира в его живой, многоликой и таинственной полноте, а через мир – и самого себя.

Выразительное чтение фрагмента рассказа от начала до слов «…если ли в нем и достаточно ли того, что есть, для какого-то исполнения».

Определите значение слова поддувно в контексте фразы:»Костер<…> принялся поддувно и сердито завывать».

Поддувно- от слова дуть. От сильного ветра огонь начинает разгораться.

Найдите строчки, в которых передано восхищение красотой ночи,ощущение ожидания необыкновенных событий, которые должны непременно произойти.

Лексическая работа

Объясните значение слова предел.

Какие чувства испытывает Саня? Найдите строчки, содержащие ответ на вопрос.

Слово учителя

Пятнадцатилетний Саня только начинает осознавать себя как личность. Юный герой пытается найти ответы на волнующие его вопросы, остро переживает момент своего самоопределения. Что он за человек? Какова же его природа, зачем он явился на землю и что такое мир, где он оказался? Вечные вопросы, но для Сани они первые, только в нем возникшие, и разрешить их нужно именно ему и для себя. Пока герой не находит ответа, но Саня верит – разгадка близко.

Выразительное чтение от слов «Дождь опять стал примолкать, «во вздымающемся воздухе ощутимо донесся запах багульника и кедровой смолы…» до слов «Напряжение и ожидание исчезли…».

Почему Сане показалось, что «тьма единым широким вздохом вздохнула печально»?

Лексическая работа

Возвеченному -звучащему в веках.

Слово учителя

Такое состояние русский поэт Ф.И.Тютчев определил как « все зрящий сон»: исчезают краски, заботы, общее оглушение дня, отключается дневное сознание – и человек погружается в состояние особого покоя, «бездействие глубокое». Такой « всезрящий сон» дает более чем простое бодрствование: в нем чутче слышится скрытая жизнь мира.

Выразительное чтение учащимся стихотворения Ф.И.Тютчева «Видение».

Есть некий час, в ночи, всемирного молчания,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мироздания

Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах,

Беспамятство, как Атлас, давит суши…

Лишь музы девственную душу

В пророческих тревожат боги снах!

Какие чувства испытывает Саня утром? Найдите строчки, содержащие ответ на вопрос.

Лексическая работа

Определите значение слова звездчато.

Выразительное чтение от слова «От избытка счастья Саня сладостно в нем, чтобы увидеть и понять?».

Нашел ли герой разгадку тайны, которая мучила его ночью?

Какие слова передают смятение души героя?

Лексическая работа

При всем мучении этой неопределенность распутинского героя посещает сомнение: не лучше ли она, чем преждевременная, самодовольная определенность: «Нет, слишком велик и ничему не подвластен, слишком вышен и всеславен был он, этот день, чтобы поддался он хоть какому- нибудь умственному извлечению из себя».

Слово учителя

При всем мучении этой неопределенностью распутинского героя посещает сомнение: не лучше ли она, чем преждевременная, самодовольная определенность: « Нет,слишком велик и ничему не подвластен, слишком вышен и всеславен был он, этот день, чтобы поддался он хоть какому-нибуть умственному извлечению из себя».

Лексическая работа

Вышен и всеславен-исполнен значимости, значимости, великолепия.

3.Итоги урока.

Что увидел и почувствовал Саня в таежном лесу? На основании своего ответа сделай вывод о характере мальчика.

Подросток проникает в настоящий первозданный храм Природы, где ему, чуткому. сознательному, чувствующему созданию, она открывает свою настоящую жизнь, во всех сменах блистательных декораций, от утра, полдня, до вечера и ночи. Саня – идеально чист душой, и мир вливается в него в своей истинной красоте и величии.

Выразительное чтение фрагмента произведения от слов «И когда на обратном пути…» до конца.

В. В каких словах переданы ощущения Сани? Подберите синонимы к этим словам.

Восторг – восхищение, упоение.

Непереносимо-сладкая боль – томление.

В. Что заставляет Саню удивиться?

Найдите в тексте строчки, содержащие ответ на вопрос:

«Увидев, что дядя Володя направляется к шалашу, Саня пошёл вслед за ним и хотел высыпать из своего бидона в его далеко не полный горбовик, но дядя Володя неожиданно грубо и резко не позволил. Саня, очень удивлённый, отступил и поставил бидон на землю рядом с рюкзаком».

Герой удивлён грубым и резким отказом дяди Володи.

Лексическая работа: Горбовик – корзинка для сбора ягод.

Слова учителя.

Как только все трое вышли из заповедных мест тайги, то и природа как бы свернула роскошный покров своего пиршества. «И тут-то на этом новом фоне особенно отчётливо дошли до слуха Сани неразборчивые и недружелюбные голоса дяди Володи и Митяя».

Оказалось, всю ягоду, которую с таким азартным проникновением в «живое и чувственное рукоделье» сбора он набрал, надо выбросить: в оцинкованном ведре она вся отравленная, негодная. Дядя Володя это заметил сразу, но из какого-то странного злорадства не предупредил паренька. Всё перевернулось в душе юноши, был он и вознесён и восхищён, и повержен и оскорблён. Мир обернулся своей гадкой стороной. Может, самого дядю Володю когда-то так же, или ещё более жестоко, в своюё время проучили.

Спит Саня в эту ночь уже дома, и во сне звучат в нём разные голоса. И слышит он в их хоре не только те, какие ему знакомы и ведомы, но… «один голос произнёс такое, такие грязные и грубые слова и такие привычно-уверенным тоном, чего в нём не было и никогда не могло быть. Он проснулся в ужасе: что это? Кто это? Откуда в нём это взялось?» Этим вопросом заканчивается произведение.

В. Почему повесть В. Распутина называется «Век живи – век люби»?

Это название звучит как наказ автора беречь в себе доброе отношение к людям и миру вопреки всем невзгодам.

Домашнее задание.

Подготовить слайдовую презентацию о Константиноке – родине Есенина.

Добролюбие - вот что привлекает в героях распутинских рассказов, в которых ищет и находит свое место гармония, какое-то неистребимое стремление к ладу с собою, с людьми, с природой. Может быть, это происходит и потому еще, что энергия доброты, излучаемая взрослыми, не только воспринимается, но и развивается затем детьми (впрочем, так же, как и энергия отторжения). В одном из лучших рассказов Распутина, "Век живи - век люби", 15-летний Саня как раз и является носителем такого изначального заряда, уже требующего своей реализации, как и сам герой, стремящийся к самоутверждению. Век люби, ибо в ней, в любви, вся сила, держащая этот свет, не дающая ему пропасть; в ней вся сущность человека - может, для того он и явлен миру, чтобы облагородить, согреть его своею любовью. Иначе зачем человек в прекрасном мире - не для себя же только одного рожден он на свет?

Человек немыслим без природы не только как неотъемлемая часть ее, но и как совершенно уникальная субстанция, которая способна соединить разум и то, что этот разум питает; осуществить связь между малой частью планеты и необозримыми просторами Вселенной. Саня не задумывался об этом, но какие-то потенциальные силы смутно бродили в нем и словно готовились, не выплескиваясь раньше времени, к только им ведомому часу. И час этот настал. Зашедший занять три рубля дядя Митяй предложил подростку вместе сходить в тайгу за ягодами. Этот-то вот обычный с виду поход и стал тем ключом, который открыл Сане и в себе самом, и в окружающем мире, и в людях столько, сколько не было постигнуто за несколько лет до того.

Много народу ехало в тот день за ягодой - какое-то "недружелюбное многолюдье" царило на площадке, где притормаживал поезд (сначала надо было ехать по железной дороге, а затем уже пешком, до заветных болот и опушек). Описывая эту, по слову Митяя, орду , Распутин дает понять, что нелегко теперь живется тайге - вытоптанной, изломанной. Особенно - вблизи от поселений: больше половины страждущих как раз на первой остановке и выскочили. Но не таков Митяй, чтоб со всеми вместе, как будто он и не таежник вовсе. Многое сокрыто в характере этого странного неразговорчивого человека, он бывает хмурым, раздосадованным, задумчивым - но злым. Еще в поезде Митяй преобразился, голос его зазвенел - он был уже в ожидании встречи. Правда, и его и Саню несколько насторожило появление третьего, дяди Володи (хотя Митяй-то знал о том, что они пойдут втроем): слишком уж не вписывалось что-то в нем в ту начинающуюся мелодию, которая, казалось, вот-вот должна зазвучать.

В этом рассказе, как ни в каком другом у Распутина, природа живет самостоятельно, независимо, вольно и в то же время - предвосхищая или поясняя происходящее с человеком. С первых же минут Саня отмечает, что "тайга стояла тихая и смирная; уже и проснувшись, вступив в день, она, казалось, безвольно дремала в ожидании каких-то перемен". И из неба словно вынули плоть, и солнце не показывалось; что-то, вероятно, должно произойти - как и с теми, кто видит это. И произойдет. А пока...

Пока деловитый Митяй, брюзжащий, чем-то недовольный дядя Володя и не верящий своим глазам Саня только входят в тайгу. У каждого свое восприятие, свой взгляд. И кажется, какое им дело - вековым деревьям, безмолвным кустам, тихой траве - до этой троицы, забредшем на два дня с ночевкой по своим человечьим делам? Но растительный мир крепкими невидимыми нитями соединен с человеком, с его миром, и изменения в одном тут же сказываются па состоянии другого. Только на первый взгляд может показаться случайным разговор между Митяем и дядей Володей, когда они вышли к участку тайги, зацепленному смерчем, - деревья, как подрезанные, лежали навалку. На угрюмое замечание дяди Володи, что так и убить кого-нибудь могло, Митяй отвечает:

"- А новичков-то и хлещет. Их-то, главно, и караулит. Из-за их-то и происходит. Ишь, сколь тайги из-за одного такого погубило.

Из-за кого? - вскинулся дядя Володя. - Что ты мелешь?!

Откуль я знаю, из-за кого. Я тут не был".

Так появляется в рассказе этот мотив - греха и наказания; наказывают силы природы, от которых не скрыть содеянного. Наверное, не все чисто на душе у дяди Володи, так резко отреагировавшего на Митяево "из-за одного такого"; вступая в царство тайги, все трое понимают, что тут есть и особые какие-то законы, правила, - и каждый в меру своего представления о них соответственно себя ведет. У Сани представления эти, как и бывает в отрочестве, не сформированы ясно; он - в поисках.

И поиски эти, как почти у всех распутинских главных героев, прежде всего философские, направленные в сторону таких понятий, как смысл жизни, чувства человека, отношения между человеком и природой . "Не может быть, - не однажды размышлял Саня, - чтобы человек вступал в каждый свой новый день вслепую, не зная, что с ним произойдет, и проживая его лишь по решению своей собственной воли, каждую минуту выбирающей, что делать и куда пойти. Не похоже это на человека. Не существует ли в нем вся жизнь от начала и до конца изначально, и не существует ли в нем память, которая и помогает ему вспомнить, что делать?.. Всякая жизнь - это воспоминание вложенного в человека от рождения пути. Иначе какой смысл пускать его в мир?» Человек столь закончен в своих формах и способностях, что просто не верится, что его может сорвать, как перекати-поле. "Не может быть! К чему тогда эти долгие и замечательные старания в нем? Столько сделать внутри и оставить его без пути?"

Это Санино "Не может быть!" очень важно - еще ничем не доказанное, не обоснованное, не подкрепленное, оно уже существует в его сознании, как противовес хаосу и разладу. Ибо первична все-таки гармония. Неумение сохранить се, леность или бессилие - к чему теперь гадать, что именно, - позволили ей отступить перед хаосом, а не она из него возникла. Древние воспринимали космос как гармонию. И сейчас, когда это понятие приобрело объемный смысл, Санино "Не может быть!", обращенное к человеку, почерпнуто из той же общекосмической гармонии. Словно в благодарность за понимание сверхидеи (хотя бы на уровне вопроса) природа и предоставляет Сане возможность если еще не единения с нею, то приближения к единению. Это - такое взаимное доверие, какому не бывать в случае с дядей Володей. Не случайно, как только Саня "открылся для всего, что было вокруг", так и низина, заросшая голубичником, и само небо, и звуки - "все это вливалось, входило, вносилось нароком и ненароком в забывшегося в сладкой истоме парня, все это искало в нем объединяюще-продолжительного - в иную, не человеческую меру - участия и правильного расположения..."

Природа подталкивает его к новым размышлениям-воспоминаниям: нет, не его воспоминаниям, а чьим-то, всколыхнувшимся и возродившимся в нем - в пальцах, собирающих дымчато-синие плоды, обласкивающих каждую ягоду, в не произносимых дотоле словах, в подспудном восторге и чувстве вины одновременно. Его обращение к голубике и по форме своей, и по содержанию уходит корнями в древнюю культуру, в родной язык. И оно невозможно на людях, в толпе, при чужих. Оно - акт единения, позволяющего открыться родному, близкому. "Не обижайся, - наговаривал он, - что я возьму тебя... я возьму тебя, чтоб ты не пропала напрасно, чтоб" не упала на землю и не сгнила, никому не дав пользы. И если я тебя не возьму, если ты не успеешь упасть на землю и сгнить, все равно тебя склюет птица или оберет зверь, - так чем же хуже, если сейчас соберу тебя я? Я сберегу тебя... и зимой маленькая девочка Катя, которая часто болеет... она очень любит голубицу, любит тебя, ты очень помогаешь этой девочке. Когда мы приедем домой, ты увидишь ее и поймешь, как ты нужна ей... не обижайся, пожалуйста".

Обращение, доступное только женщинам и детям. Лучшее, что есть в душе, изливается на окружающее, словно оживляя, очеловечивая его, поднимая до равенства. И тогда природа тоже признает тебя равным, помогает тебе и мстит твоим обидчикам, предостерегает и разделяет твои горести. Никогда в жизни Саня не видел такого густоилодья, к какому привел их Митяй. Никогда не испытывал ранее он такого удивления и восторга - разве только в беспамятном детстве, которое запомнило все не головой, а телом, клетками и когда-нибудь вернет эту особую память. Но то было давно и без его участия. А тут именно ему, пришедшему на эту встречу одному ему открывалось, показывалось нечто тайное. И даже сама наступившая ночь тоже "точно взялась показать ему один из своих могучих пределов", - такие ночи не бывают напрасно; герой уже ждет чего-то глобального, могущего враз изменить его, все его существо, восприимчивое к неведомому, готовое к новой встрече, новой тайне, откровению. "Нетерпение становилось все сильней - и ближе, значит, было исполнение, точно что-то, невидимое и всесильное, склонилось и рассматривает, он ли это. Нет, не рассматривает... улавливает все его чувства, всю исходящую из него молчаливую тайную жизнь и по ней определяет, есть ли в нем и достаточно ли того, что есть, для какого-то исполнения ".

Вот он - духовный внук Анны и Дарьи, словно передавших ему умение видеть и слышать отринутое другими и потому другим недоступное. Не фантастика, не ночное нагнетание переутомленной от дневных впечатлений психики подростка явлено нам, но тот уровень нравственного, непосредственного общения человека со всеми земными структурами, входящими в структуры космические, который многими, увы, утерян или занижен до пошлости. Кульминацию этого общения Распутин не зря передает, используя образ дыхания - самого необходимого для жизни всего сущего. Герой помимо своей волн переходит на миг в иные сферы, и они в свою очередь заполняют его: "Дважды на Саню дохнуло звучанием нсполински-глубокой, затаенной тоски, и почудилось ему, что невольно он отшатнулся и подался вослед этому возвещенному, невесть как донесшемуся зову - отшатнулся и тут же подался, вослед, словно что-то вошло в него к что-то из него вышло, но вошло и вышло, чтобы, поменявшись местами, сообщаться затем без помехи. На несколько мгновений Саня потерял себя, не понимая и боясь понять, что произошло; приятное тепло сплошной мягкой волной разлилось по всему его телу, напряжение и ожидание исчезли вовсе, и с ощущением какой-то особенной полноты и конечной исполненности он поднялся и перешел в шалаш". Этот законченный психологический этюд высочайшего уровня, созданный прозаиком-реалистом, с благодарностью принял бы и умный писатель-фантаст, и ученый-физиолог, и психолог, - ибо явлено редкое человеческое состояние, и не просто явлено, но философски осмыслено, точно и детально зафиксировано.

День вхождения в новый мир; ночь познания мира Саней и Сани - миром; второй день, освещенный уже промелькнувшими зарницами познания и истины, - неумолимое крещендо не только звуков, но и красок, близящийся апофеоз, за которым уже чувствуется какое-то опустошение.

Первое, что увидел разбуженный Митяем юноша, было Солнце - во все огромное небо. Ушли и ночные страхи, и дождь, и беспросветная тьма. Природа (не только, конечно, лес, гора, река, но Природа - как единство всею сущего на Планете, как Праматерь) продолжала являть свое многообразие, наполняя специально для этого дня подготовленную, очищенную душу молодого человека. Потому "Саня и ступал как-то необыкновенно легко и высоко, словно приходилось затрачивать усилия не для того, чтобы ступать, а чтобы удержаться на земле и не взлететь". Он жаждет "вместить в себя все сияние и все движение мира", и это чувство - не потребления, а именно приятия - доминирует в нем, возвышая над, тем городским Саней, каким был он еще месяц назад. Для себя юноша неизъяснимость этого всеславного дня тем и поясняет, что все происходящее с ним происходит на прямом контакте, минуя рациональные сферы сознания; такой день не поддается "умственному извлечению из себя. Его возможно лишь чувствовать, угадывать, внимать..."